Неточные совпадения
И точно, такую панораму вряд ли где еще удастся мне видеть: под нами лежала Койшаурская долина, пересекаемая Арагвой и другой речкой, как двумя серебряными нитями; голубоватый туман скользил по ней, убегая в соседние теснины от теплых лучей утра; направо и налево гребни гор, один выше другого, пересекались, тянулись, покрытые снегами, кустарником; вдали те же горы, но хоть бы две скалы, похожие одна на другую, — и все эти снега горели румяным блеском так весело, так ярко, что кажется, тут бы и
остаться жить навеки; солнце чуть показалось из-за темно-синей горы, которую только привычный глаз мог бы различить от грозовой тучи; но над солнцем была кровавая полоса, на которую мой товарищ обратил особенное внимание.
Не пожелав
остаться на прения по докладу, Самгин пошел домой. На улице было удивительно хорошо, душисто, в небе, густо-синем, таяла серебряная луна, на мостовой сверкали лужи, с темной зелени деревьев падали голубые капли воды; в домах открывались окна. По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один из них говорил...
«Не он, не он, не лесничий — ее герой! Тайна
осталась в
синем письме!» — заключил он.
Утро чудесное, море
синее, как в тропиках, прозрачное; тепло, хотя не так, как в тропиках, но, однако ж, так, что в байковом пальто сносно ходить по палубе. Мы шли все в виду берега. В полдень
оставалось миль десять до места; все вышли, и я тоже, наверх смотреть, как будем входить в какую-то бухту, наше временное пристанище. Главное только усмотреть вход, а в бухте ошибиться нельзя: промеры показаны.
Старинная фаянсовая посуда с
синими птицами и
синими деревьями
оставалась та же, как и раньше; те же ложки и вилки из массивного серебра с вензелями на ручках.
Что за хаос! Прудон, освобождаясь от всего, кроме разума, хотел
остаться не только мужем вроде
Синей Бороды, но и французским националистом — с литературным шовинизмом и безграничной родительской властью, а потому вслед за крепкой, полной сил мыслью свободного человека слышится голос свирепого старика, диктующего свое завещание и хотящего теперь сохранить своим детям ветхую храмину, которую он подкапывал всю жизнь.
Ипат — рослый и коренастый мужик, в пестрядинной рубахе навыпуск, с громадной лохматой головой и отвислым животом, который он поминутно чешет. Он дедушкин ровесник, служил у него в приказчиках, когда еще дела были, потом
остался у него жить и пользуется его полным доверием. Идет доклад. Дедушка подробно расспрашивает, что и почем куплено; оказывается, что за весь ворох заплачено не больше
синей ассигнации.
— Директор просит всех гимназистов разойтись по домам! — то через минуту около полицейского двора и исправницкого дома не
осталось ни одного
синего мундира…
А в прорехе появлялись новые звезды и опять проплывали, точно по
синему пруду… Я вспомнил звездную ночь, когда я просил себе крыльев… Вспомнил также спокойную веру отца… Мой мир в этот вечер все-таки
остался на своих устоях, но теперешнее мое звездное небо было уже не то, что в тот вечер. Воображение охватывало его теперь иначе. А воображение и творит, и подтачивает веру часто гораздо сильнее, чем логика…
За самоваром старики разговорились. Михей Зотыч снял свою сермяжку и
остался в одной
синей рубахе.
— Эх, мамаша, — крикнула мать, отняла у нее гроб, и обе они исчезли, а я
остался в каюте, разглядывая
синего мужика.
— Это верно. Мы ждем, когда из-за туч проглянет опять эта глубокая синева. Гроза пройдет, а небо над нею
останется все то же; мы это знаем и потому спокойно переживаем грозу. Так вот, небо сине… Море тоже сине, когда спокойно. У твоей матери
синие глаза. У Эвелины тоже.
А дунет ветерок, гренадеры зашатаются с какими-то решительными намерениями, повязочки суетливо метнутся из стороны в сторону, и все это вдруг пригнется, юркнет в густую чащу початника; наверху не
останется ни повязочки, ни султана, и только
синие лопасти холостых стеблей шумят и передвигаются, будто давая кому-то место, будто сговариваясь о секрете и стараясь что-то укрыть от звонкого тростника, вечно шумящего своими болтливыми листьями.
А у наказуемого только слегка спина
синела, кровь даже не выступила; сам один у меня вот тут в телеге хвастался: «Я, говорит, кнутом и убить человека могу сразу, и, говорит, посади ты ему на спину этого комарика, я ударю по нем, и он
останется жив!» — На лубу ведь их все учат.
— Помилуйте, ваше высокоблагородие, — произнес он с таинственным видом, наклонившись ко мне, — часа через два у них, можно сказать, ни
синя пороха не
останется… это верное дело-с.
Синие мундиры
оставались в том же расстоянии, убегая от него назад к своим траншеям, но под ногами попадались раненые и убитые.
Хорошо сидеть с ними и, слушая простое, понятное, смотреть на берега Камы, на сосны, вытянутые, как медные струны, на луга, где от половодья
остались маленькие озера и лежат, как куски разбитого зеркала, отражая
синее небо.
Гость ревниво осмотрел его и
остался доволен — парень не понравился ему. Коренастый, краснощёкий, в
синей рубахе, жилете и шароварах за сапоги, он казался грубым, тяжёлым, похожим на кучера. Всё время поправлял рыжеватые курчавые волосы, карие глаза его беспокойно бегали из стороны в сторону, и по лицу ходили какие-то тени, а нос сердито шмыгал, вдыхая воздух. Он сидел на сундуке, неуклюже двигая ногами, и смотрел то на них, то на гостя каким-то неприятным, недоумевающим взглядом.
Прекрасные магазины, сияющие елки, рысаки, мчавшиеся под своими
синими и красными сетками, визг полозьев, праздничное оживление толпы, веселый гул окриков и разговоров, разрумяненные морозом смеющиеся лица нарядных дам — все
осталось позади.
Поезд летит, мелькают какие-то огороды, вправо
остается возвышенность Лесного, Поклонная гора, покрытая сосновым лесом, а влево ровнем-гладнем стелется к «
синему морю» проклятое богом чухонское болото.
Проснувшись перед вечером на диване в чужой квартире, я быстро вскочил и с жесточайшею головною болью бросился скорей бежать к себе на квартиру; но представьте же себе мое удивление! только что я прихожу домой на свою прежнюю квартиру, как вижу, что комнату мою тщательно прибирают и моют и что в ней не
осталось уже ни одной моей вещи, положительно, что называется, ни
синя пороха.
Пропустив мимо ушей неумные слова младшего, Артамонов присматривался к лицу Ильи; значительно изменясь, оно окрепло, лоб, прикрытый прядями потемневших волос, стал не так высок, а
синие глаза углубились. Было и забавно и как-то неловко вспомнить, что этого задумчивого человека в солидном костюме он трепал за волосы; даже не верилось, что это было. Яков просто вырос, он только увеличился,
оставшись таким же пухлым, каким был, с такими же радужными глазами. И рот у него был ещё детский.
Прошло еще три или четыре сеанса. Надежда Николаевна приходила ко мне в десять или одиннадцать часов и
оставалась до сумерек. Не раз я просил ее
остаться пообедать с нами, но она всегда, как только кончался сеанс, поспешно уходила в другую комнату, переодевалась из
синего платья в свое черное и тотчас же прощалась.
Вид Пеньковского завода был очень красив, хотя завод был расположен не в горах, как я предполагал, судя по карте, а в плоской низменности, образовавшейся между двумя восточными отрогами Среднего Урала; главная масса горного кряжа
осталась назади и едва
синела волнистой, точно придавленной линией на западе.
На самом крутом уступе лежал замертво пьяный мужик; голова его, седая как лунь, скатилась на дорогу, ноги
оставались на возвышении; коротенькая шея старика налилась кровью, лицо
посинело…
Он первый исчез из комнаты с рыжей молчаливой полькой, за ним последовали Штральман и актер.
Остались только Щавинский, у которого на коленях сидела смуглая белозубая венгерка, и Рыбников рядом с белокурой полной женщиной в
синей атласной кофте, вырезанной четырехугольником до половины груди.
— Ну, помру, и — ни
синь пороха после меня не
останется! — убедительно говорил Тиунов.
Луна уже была высоко в небе, когда они разошлись. Без них красота ночи увеличилась. Теперь
осталось только безмерное, торжественное море, посеребренное луной, и
синее, усеянное звездами небо. Были еще бугры песку, кусты ветел среди них и два длинные, грязные здания на песке, похожие на огромные, грубо сколоченные гроба. Но всё это было жалко и ничтожно перед лицом моря, и звезды, смотревшие на это, блестели холодно.
Бургмейер(показывая ему на уходящую Евгению Николаевну). Эта вот госпожа уезжает; вынести вслед за ней куда-нибудь в нумер и вещи ее. Чтобы
синя пороха, ничего ее здесь не
оставалось. И не пускать ее потом ни в дом ко мне, ни в кухню, ни в конуру, даже к подворотной собаке моей!
Войдя в комнату и зазвав туда Блюхера, огромную серую меделянскую собаку, приехавшую с ним, граф сбросил заиндевевшую еще на воротнике шинель, спросил водки и,
оставшись в атласном
синем архалуке, подсел к столу и вступил в разговор с господами, сидевшими тут, которые, сейчас же расположенные в пользу приезжего его прекрасной и открытой наружностью, предложили ему бокал шампанского. Граф выпил сначала стаканчик водки, а потом тоже спросил бутылку, чтоб угостить новых знакомых. Вошел ямщик просить на водку.
Приметно было, что m-me M* несколько раз порывалась остановить своего неосторожного друга, которому в свою очередь непременно хотелось нарядить ревнивого мужа в самый шутовской и смешной костюм, и должно полагать, в костюм «
Синей бороды», судя по всем вероятностям, судя по тому, что у меня
осталось в памяти, и, наконец, по той роли, которую мне самому привелось играть в этой сшибке.
Потому что я упал (этого, впрочем, я не помню, но помню, как все побежали вперед, а я не мог бежать, и у меня
осталось только что-то
синее перед глазами) — и упал на полянке, наверху холма.
Были у меня, сударь, рейтузы, прах их возьми, хорошие, славные рейтузы,
синие с клетками, а заказывал мне их помещик, который сюда приезжал, да отступился потом, говорит: узки; так они у меня на руках и
остались.
Но масса их
синих околышей была столь велика, что старание это
осталось совершенно тщетным, и шествие, невольно, само по себе, принимало видимый характер уличной демонстрации.
По поводу этой свадьбы пошли самые разнообразные толки. Поступок молодой генеральши объясняли алчностью к деньгам и низостью ее характера, и за то предсказывали ей скорую смерть, как одной из жен Рауля
Синей Бороды, но объяснения
остаются и доселе в области догадок, а предсказания не сбылись.
Послушно присел он к столу и доел похлебку, потом присел к Теркину на койку, где они и
остались. В камере было всего два стула и столик, под высоким решетчатым окном, в одном месте заклеенным
синей бумагой.
— А вокруг косяков вся штукатурка осыпалась… Так все и
осталось, как вы тогда дверь выломали. Стоял
синий угар…
На юге росли черно-синие тучи. С трепетом перебегали красноватые взблески. Я выкупался и
остался сидеть на берегу.
Поезд грохотал и мчался вдаль. Пьяный солдат, высунувшись по пояс из высоко поставленного, маленького оконца товарного вагона, непрерывно все кричал «ура», его профиль с раскрытым ртом темнел на фоне
синего неба. Люди и здания
остались назади, он махал фуражкою телеграфным столбам и продолжал кричать «ура».
(Общий дневник. Почерк Лельки.) — Как легко стало дышать, как весело стало кругом, как радостно смотрю в
синие глаза идущего лета! Окончательно — даешь завод! В августе этого 1928 года я — работница галошного цеха завода «Красный витязь». Прощай, вуз, прощай, интеллигентщина, прощай, самоковыряние, нытье и игра в шарлатанство! Только тебе, Нинка, не говорю «прощай». Тебя я все-таки очень люблю. Некоммунистического во мне теперь
осталось только — ты.
И Дукач было пошел отыскивать сторожку, но вдруг скатился в какую-то яму и так треснулся обо что-то твердое, что долго
оставался без чувств. Когда же он пришел в себя, то увидал, что вокруг него совершенно тихо, а над ним
синеет небо и стоит звезда.
В балагане все были готовы, одеты, подпоясаны, обуты и ждали только приказания выходить. Больной солдат Соколов, бледный, худой, с
синими кругами вокруг глаз, один, не обутый и не одетый, сидел на своем месте, и выкатившимися от худобы глазами вопросительно смотрел на не обращавших на него внимания товарищей и не громко и равномерно стонал. Видимо не столько страдания — он был болен кровавым поносом — сколько страх и горе
оставаться одному, заставляли его стонать.